Моя жизнь начиналась с войной и вот закругляется войной. Круговорот насилия и смерти. Ниже, к предстоящему Дню Победы, воспоминания.
ПАМЯТЬ О ТОЙ ВОЙНЕ. КАРТИНКИ ИЗ ДЕТСТВА.
Помню самое начало войны. Бабы собрались на улице у колодца. Я держусь за руку мамы, моя голова как раз на уровне ее опущенной руки. Как и они, смотрю на летящие над нами в небе черные большие тяжко гудящие самолеты. Одна партия, потом другая, третья… Они все летели в одном направлении – бомбить Минск. Ничего, конечно, тогда не понимая, я так вот «присутствовал» при самом начале войны. Помню гул бомбежки, глухо доносившийся до нас, за 140 км, и атмосферу страха, который проникал в мою головенку тихими тревожными голосами баб.
Оккупация. Первые «настоящие» немцы появились тем же летом 41-го. Деревня наша из двух улиц в виде буквы «Г». В углу, на пересечении этих улиц – лог и пановка (водоем). Немцы на грузовиках въехали на этот лог. Запомнилось, как они откинули борта и прыгали с машин на траву, как загоготала пасшаяся тут стая гусей, и один немец погнался за гусем. Вскоре немцы выселили нас из хаты, в ней поселился ихний «комендант». Мы перешли жить к бабушке Матруне.
Настоящий фашист. Мы с бабушкой на печи. Смотрим сверху, как немецкий офицер тренирует свою овчарку. Сам сидит у окна возле стола, на столе его пистолет, овчарка у его ноги. У порога возле входной двери стоит дядя Василь, сын бабушки. Ему в тот, наверное, 42-й год, было лет семнадцать. В 44-м его призовут на фронт, и почти сразу он же погибнет. Офицер командует дяде подойти к столу и взять пистолет. Куда деваться, он подходит и только руку протянет – овчарка прыгает на него, валит на пол. И так много раз. Офицер доволен, дядя в крови, мы с бабушкой плачем.
Всегда хотелось есть. Самое лучшее угощение было, когда бабушка доставала из мешка на печи черный сухарь, макала его в воду в ведре, посыпала солью и давала мне. Праздник! Расквартировавшиеся немцы утром выезжали из деревни на какие-то свои работы, к обеду возвращались. В соседнем дворе была немецкая походная кухня, толстый немец варил гороховый суп. Возле двора немцы часто разгружали машины – заносили в дом мешки с крупой и хлебом. Иногда мешок был порван, и горох просыпался на землю. Когда машина уезжала, мы, дети, как воробьи, слетались на это место и выбирали из грязи все крупинки. Одно время наладились прибегать к немецкому повару с кастрюльками. Немец этот был добр и снисходителен к нашему детскому коллаборационизму - наливал нам по черпаку. Однажды он плеснул мне так неосторожно, что ошпарил руку. Уж не знаю, как только я не уронил кастрюльку и донес ее домой! Мама смазывала пузырь от ожога моими соплями.
Партизаны. За деревней в сторону Минска у нас большое журавинное болото, а за болотом на многие километры старинные хвойные леса. В лесу были партизанские отряды. Иногда они, когда немцы временно куда-то съезжали, наведывались ночью в деревню за провизией. На шоссе Минск – Могилев партизаны устраивали засады на немецкий транспорт. Минировали шоссе. Чтобы мосты на шоссе партизаны ночью не подрывали, деревенский староста по очереди посылал оставшихся, не мобилизованных мужчин дежурить у моста. Сами немцы и полицаи не рисковали. Однажды пятеро мужчин с нашей улицы по какой-то причине не пошли на дежурство, и партизаны в эту ночь мост подорвали. На следующий день всех их построили прямо за нашим огородом и расстреляли из пулемета. Запомнился страшный вой баб.
Партизаны ночью минировали шоссе, но немцы имели против минирования эффективное средство - утром собирали в деревне толпу и прогоняли по шоссе – для разминирования ногами. Помню, как привезли разорванного миной соседского сына деда Савки, как его мать Палагея с воем забежала к нам в дом и упала плашмя на пол, потеряв сознание. Однажды один мужик из толпы «разминирования» сбежал в лес к партизанам. На следующий день к шоссе согнали всю деревню и на столбе повесили его жену. Детей не сгоняли, но мы, группка детворы, стояли на краю деревни, видели казнь издали.
Поджопник. Чтобы лучше бороться с партизанами, немцы для разведки использовали дирижабль. Помню, как на тот самый лог, куда они впервые прибыли, заехала машина, которая с помощью лебедки поднимала вверх дирижабль, а в подвешенной корзине были немцы. Они через бинокли с высоты просматривали лесную даль – не дымится ли где партизанский костер. Понятно, что для нас, детей, дирижабль был невиданным чудом. Мы всей деревней сбежались посмотреть. Когда лебедка притянула дирижабль вниз, стало видно, что от него свисают множество веревок, за которые немцы хватались, помогая притянуть его ниже и тем самым помочь зафиксировать. Некоторые ребята постарше тоже хватали свободные концы веревок. Попытался ухватиться и я, малеча. Но тут я сам чуть не улетел вверх – немец своим кованым сапогом дал мне такого поджопника, от которого я с воплем покатился по земле. Долго болело! Не удалось послужить Вермахту!
Полицаи у нас были не только свои, но и прибывшие из Украины. Идти служить в полицию немцы не скажу, что принуждали. Но некоторые пошли – за службу давали хорошие пайки. Мой дядя Захар тоже пошел, видно, деваться некуда было, а потом с немецкой винтовкой ушел ночью в партизаны. Где-то там и сложил голову. Но его семью, жену и четверо детей, сразу же арестовали – закрыли в нашей пуньке, допрашивал комендант. Их ждал расстрел. Но как-то вся наша родня умолила коменданта: выпустили через трое суток.
Облавы немцев на девок. Говоря «бабы», больше вспоминаю маму и теток. А ведь им в те годы было по 25-30. И им было несладко еще по причине возраста. Не скажу, что это было часто, но иногда немцы, а может, и палицаи, вечерами искали развлечения. Когда уже спали, они стукали в дверь, заходили и светили фонариками, заглядывая на печь, по закутками – искали девок. Мама, зная этот риск, всегда ходила закутанная платком, лицо, когда был риск, вымазывала сажей, для маскировки возраста. Помню, как однажды, во время такой облавы, трое моих теток сбежались к нам, в дом бабушки. Одних бабушка Матруна, когда уже стучали в дверь, успела запихнуть через лаз в потолке, у комина на печи, на чердак, остальных уложила на печи, укутала и, когда немцы зашли, запричитала: «Пан, тиф! Тиф!». Они быстро ретировались.
В лесу у партизан. Летом 44-го фронт подступил и к нашей деревне. Когда начали бомбить, мы прятались в яме под полом. Эта паутина на лице и запах сырости! А потом вся деревня побежала через болото в лес. Я уже отболел тифом, но еще плохо ходил, держась за стенку, а сестра лежала в горячке. Ее, восьмилетнюю, несла на плечах мама, меня несла тетя Наста. Бабушка осталась дома с дедушкой Алексеем, который тоже был в тифозном бреду. Четверо суток мы жили в лесу, все время перемещаясь, потому что в лесу были и беглые немцы, а самолеты сверху обстреливали их. Помню, как напугал нас один немец. Видно, отбился от своих, и у него поехала крыша, что ли; он все время что-то выкрикивал и ел сырые грибы из котелка на груди. Костры палить нельзя было, и мы жевали какую-то размоченную крупу. А еще я собирал заячью капусту и приносил маме и сестре. Ночью была гроза и ливень, мама накрыла нас с сестрой собой, как курица цыплят. На вторые сутки мы наткнулись на стоянку партизан и какое-то время были с ними. Когда бои стихли, вернулись в сгоревшую на 2/3 деревню. Дом бабушки сгорел, а наш уцелел. В доме остались немецкие «трофеи» - диван коменданта, на которм я потом спал, и – моя радость! - фонарик с задвижными цветными (красный, синий, зеленый) стеклами. А в сарае – целый склад взрывчатки и патронов для ПТР.
Детские игры. Сразу же, в то жаркое лето 44-го, у каждого из моих сверстников появилась своя любимая «машинка» - находилось стопорное железное кольцо от колеса грузовика. Из изогнутой определенным образом проволоки делалось приспособление для толкания этого кольца – толкнул вперед и - ж-ж-ж-ж – босиком по улице, бегом изображаешь «езду на машине». Помню, в первые же дни «подъехали» мы так к шоссе, а по ней беспрерывный поток пленных немцев – от Минска в сторону Могилева. А самая увлекательная детская игра была такая. Мы без проблем собирали патроны, немецкие и наши, с бортиком, и устраивали соревнование: у кого получится лучший эффект от разрыва патрона? Один патрон загонялся палкой в землю, из второго вынималась пуля и острием ставилась на капсюль первого, фиксируя ее пригорнутой сырой землей. А потом палкой по пуле – раз! – и патрон взрывается в земле, образуя дымящуюся лунку. Гильзу разрывало на полоски. У кого лунка больше, тот и выиграл! Однажды мы так «выиграли» смерть. Вздумали прямо на улице загнать в землю патрон-ПТР. Длинный и толстый, он не слушался палки и не шел в землю. Тогда кто-то сообразил, как лучше это сделать, и принес железную трактовую ось от танковой гусеницы – такой себе коленчатый шкворень. Все расселись кружком, я и Коля Юхновский стояли. Стоило этой железякой ударить сверху по патрону несколько раз, как, не успев войти в землю и до половины, он от удара по капсюлю разрывается. Всем сидящим осколки достались кому в руку, кому в ногу, одному в висок. Насмерть. Нам с Колей повезло. А еще играли с минометными снарядами, которые штабелями лежали в кустах за деревней. Выкручивали «носик» снаряда со взрывателем и ставили его в костер на попа. Когда аммонал внутри начинал закипать, забивали сверху в отверстие, где был взрыватель, заготовленный деревянный чоп, который через минуту выстреливал аж в небо!
Американская жвачка. В 44-м в семьи, потерявшие на войне мужчин, поступала американская «гуманитарка» - по Ленд-лизу. Это были картонные коробки размером с кирпич, облитые парафином. Парафин я старательно соскабливал, и вскрывал скарб – внутри были, кажется, две плитки шоколада, галетное печенье и какие-то странные конфеты. Во рту она сначала была сладкая, а потом остается что-то вязкое, без сладости, не рассасывается. Но как её выбросишь – жалко же! Проглатывал, не подозревая, что это была знаменитая жвачка.
День Победы. Этот день был для нас, деревенских детей, совершенно обычным. Мы на улице играли в «чижика», когда услышали, что кто-то приехал из Белынич с новостью: «Война закончилась». Меня эта новость удивила, потому что у нас она закончилась год назад. Как немцев не стало, так и закончилась. Никакого особого праздника по этому поводу в деревне вроде и не было. Только когда стали возвращаться с войны уцелевшие мужчины, было радостное событие! А получившие похоронки плакали. Мой же папа Кузьма Васильевич погиб еще в финскую. Подорвался на мине. Мама тоже плакала в такие радостные дни.
Немає коментарів:
Дописати коментар